– Павел Васильевич, почему вас убрали? Что особенного вы делали в отличие от других адвокатов?

– Во-первых, убрали не только меня. Во-вторых, ничего особенного я не делал: просто нормально, всерьез и, на мой взгляд, качественно осуществлял защиту своих клиентов. Почему коллеги приняли решение о моем исключении – это на их совести.

Я не делал ничего такого, что могло нанести вред моим подзащитным, государству и его безопасности, чести и достоинству коллегии адвокатов.

– В интервью «Радыё Свабода» вы заявили, что инициатива о вашем исключении исходила от председателя КГБ и Минюста. Откуда у вас эта информация?

– Я видел материалы, которые были представлены Министерством юстиции. Минюст вынес представление в президиум коллегии адвокатов на основании письма председателя КГБ.

– Ощущали ли вы на себе давление до исключения из коллегии адвокатов?

– Я жил в ожидании принятия какого-то жесткого решения в отношении меня с конца декабря. Мне достаточно было знать, что по судам города Минска ходят представители Министерства юстиции и проверяют дела, которые проводились с моим участием. Считаю, что поводов для персональных проверок я не давал. Что они пытались там найти? Без понятия.

Хочу выразить огромную благодарность всем тем, кто поддержал меня; ваше мнение для меня было очень важным. Поддержите тех адвокатов, которые мужественно и профессионально отстаивают и будут отстаивать права своих подзащитных.

– Поговорим о делах ваших бывших подзащитных. Как обстоят дела у Павла Северинца?

– Я не видел Павла Северинца с 29 декабря. На этом можно поставить точку. Когда проводятся какие-то следственные действия, они должны проводиться с участием защитника. Но я Павла больше двух месяцев не видел. Поэтому даже понятия не имею, на каком этапе находится его дело.

– Дмитрия Дашкевича вы в последний раз видели 16 февраля.

– По поводу Дашкевича, мне лично все понятно. Уголовное дело, по моему мнению, перспективы обвинительного приговора иметь не должно.

– Когда в последний раз вы видели Андрея Санникова?

– 16 февраля.

– Как он себя чувствовал: как его здоровье, психологическое состояние?

– Знаете, с того времени как в бытность мою адвокатом мне вынесли предписание, я отказался отвечать на эти вопросы. И отказался отвечать не потому, что это тайна следствия.

Но считаю, того, что я сказал в начальный период следствия, уже достаточно. Каково состояние здоровья Андрея Санникова – нужно спрашивать у тех, кто дальше будет защищать его интересы. Если еще точнее: нужно добиваться того, чтобы состояние его здоровья стало предметом обследования, которое будет открытым и подконтрольным обществу. Нужно добиваться того, чтобы Санников был реально обследован медиками, и результаты обследования были доведены, по крайней мере, до его родных и близких.

А говорить о том, какие мои ощущения… Я много чего видел. Но пока Санников там, я стараюсь об этом не говорить.

– Но, возможно, если бы вы рассказали о том, что видели, то это могло бы как-то помочь Санникову.

– По поводу всех замеченных мною нарушений закона я обратился в установленном порядке в органы, в чьи обязанности входит устранение этих нарушений. О результатах этих обращений, думаю, станет известно во время судебного разбирательства. Если оно будет. Результаты обращений, к сожалению, составляют тайну следствия.

– А насчет чего были обращения?

– В том числе насчет состояния здоровья, в том числе насчет примененных методов задержания и примененных методов следствия.

– Правильно ли я понял, что вы не хотите говорить о своих ощущениях, чтобы…

– …Мои ощущения в любом случае субъективны, во-первых. Во-вторых, от этого может стать хуже.

– Но вы сейчас не адвокат.

– Санникову может стать хуже.

– Писал ли Санников какие-то покаянные письма?

– Во всяком случае, я ничего об этом не знаю. Сомневаюсь. Но скажу так: что бы ни написал Санников, находясь в тех условиях, куда его поместили, – это не должно приниматься во внимание во-о-бще. Этот период жизни нужно просто вычеркнуть. Что бы он ни написал, что бы ни сделал, более того, какие бы показания ни дал – на это не надо обращать внимания. Человек находится в тех условиях, которые международными нормами определены как «пытки» – бесчеловечное, унижающее обращение. Как минимум.

– А можете сказать, с кем он сидит в камере, в каких условиях?

– Насколько я знаю, условия его содержания изменились.

– В какую сторону?

– Вроде как в сторону улучшения. По последней информации, полученной от него лично, он по-прежнему был в камере, где количество содержащихся превышало количество мест. Спал на деревянном щите на полу. Описывать другие прелести не буду, «завесу секретности» уже приоткрыли другие бывшие заключенные.

– По вашему мнению, Санников является для властей одной из тех фигур, которую, на их взгляд, нужно наиболее наказать за события 19 декабря?

– Я не могу ответить на этот вопрос, потому что логику действий, по крайне мере, правоохранительных органов, я с 19 декабря перестал понимать вообще.

– Ваш прогноз: чем завершатся дела Санникова, Северинца, Дашкевича.

– Не хочу строить прогнозы. По поводу Дашкевича я еще вижу варианты развития событий, а по поводу Санникова и Северинца – у меня нет ни малейшего представления. Особенно с учетом прошедших процессов над участниками акции протеста 19 декабря.

– Как мне написать в тексте: я надеялся, что Павел Сапелко расскажет то, что не мог рассказать, будучи адвокатом, но он решил по-прежнему не отвечать на некоторые вопросы, т.к. все еще опасался за будущее своих бывших подзащитных?

– Правильнее будет написать, что Сапелко не мог ответить на вопросы, не согласовав ответы со своими подзащитными.

Я могу вам сказать так. Когда идет речь о применении недозволенных методов следствия, реакция адвоката обычно выглядит следующим образом. Подзащитный заявляет: в отношении меня применялись недозволенные методы следствия. Адвокат задает вопрос, что намерен делать подзащитный: подавать жалобу или воздержаться – потому что зачастую последствия могут быть прямо противоположными ожидаемому.

Бывают случаи, когда задержанный твердо и однозначно говорит адвокату: да, ко мне применялись недозволенные методы ведения следствия, но я запрещаю вам по этому поводу жаловаться, и сам не буду жаловаться.

В любом случае любое решение адвокату нужно принимать вместе с подзащитным. А когда адвокат общается со своим подзащитным наедине в течение 20 минут в первый день, когда еще непонятно о чем пойдет речь дальше, и впоследствии лишен возможности постоянно общаться с ним – это не работа.

Конечно, мне хотелось встретиться с Санниковым, хотя бы рассказать какие действия предпринимаются в его защиту. Но я и этого не мог толком рассказать. Было так. Я прихожу – в кабинете сидит следователь, сидит Санников или его приводят позже. Начинается допрос. Нам во время следственного действия общаться с Санниковым нельзя – так считает следователь. Обсуждать какие-то вопросы по делу – тоже нельзя. Единственное, до чего снисходил следователь, разрешал при нем вкратце обсудить какие вещи и продукты передать Санникову при следующей передаче в СИЗО КГБ.

– Что сейчас главное для Санникова – выйти здоровым?

– Мне кажется, просто выйти. На любых условиях. И выйти чем скорее, тем лучше.